Писатель Алексей Иванов: «Я не верю в существование национального характера»

Знаменитый писатель и сценарист, лауреат премии «Книга года» Алексей Иванов не так давно представил новый исторический роман «Тобол». Точнее, его первую часть. Масштабное произведение о Сибири петровских времен не уместилось на страницах одной книги – вторая часть появится на прилавках ближе к лету. Ранее в этом году Иванов взялся за «Вилы» – нон-фикшн о пугачевском восстании. Книга вышла осенью 2016. Писатель нечасто дает интервью, но специально для РИАМО рассказал, чем его притягивает история, почему столица убивает в людях «крестьян» и «рабочих», а россияне до сих пор тоскуют по империи.

Людмила Петрушевская: про проблемы писателей, творчество и благотворительность >>

– Алексей, большинство критиков называют вашей уникальной чертой умение работать в разных жанрах: от фантастики до нон-фикшн, от психологических романов до серьезных этнографических изысканий. Как вам удается совмещать, казалось бы, противоположные жанры?

– Надо разделять эти вещи: жанры и качество прозы. Придется говорить нескромно. Качество прозы – производное от таланта, разнообразие жанров – производное от мастерства. Ну, для примера: если вы умелый водитель, то можете хорошо ездить и по европейскому автобану, ровному, как стрела, и по горному серпантину, и по российскому проселку с ухабами. Но хорошее вождение и специфика дороги – не одно и то же.

Писатель должен писать интересно, и для этого нужен талант. Меня увлекают многие темы, и каждая тема сама определяет жанр, в котором ее следует разрабатывать. Если мне хочется восхищаться устройством вселенной, я обращаюсь к жанру «космической оперы», а не дамского детектива. Если мне хочется вспомнить «лихие 90-е», я обращаюсь к жанру криминального романа, а не детской сказки. Освоение жанра требует мастерства, а не таланта. Так что критики, которых у автора удивляет только многообразие жанров, – непрофессионалы, потому что подобны посетителю музея из басни Крылова: «Слона-то я и не приметил!».

Писатель Елена Михалкова: «Самое интересное в детективе — человек» >>

– Ваша новая книга «Вилы» посвящена пугачевщине. Какие уроки истории вы хотели «преподать» читателю?

– Никаких уроков читателю я не преподавал. Я не ставлю себе такую задачу – я же не учитель. Просто на примере пугачевщины показывал, как сложно устроена Россия изнутри. Россия – комплекс региональных идентичностей, как Европа – комплекс разных стран. Бунт Емельяна Пугачева «активировал» эти идентичности. Каждая из них отозвалась на призыв Пугачева в соответствии со своей сутью, поэтому пугачевщина на каждой территории была войной своего типа. На казачьей реке Яик она стала корпоративной войной между яицкими и оренбургскими казаками. В Башкирии она стала национально-освободительной войной. На заводском Урале она стала гражданской войной между рабочими и крестьянами. Самым сложным регионом было Поволжье, где жили представители разных народов с разным жизненным укладом, разными верами. Пугачевщина там превратилась в криминальный беспредел, в войну всех против всех.

Пугачевщина – лишь способ показать прекрасное многообразие России, которое не размылось даже в XXI веке. Потому что только из столицы кажется, что Россия однородна.

Автор сиквелов Александр Климай: хеппи-энд для Онегина и Татьяны >>

– На ваш взгляд, существует ли противостояние между центром и периферией, насколько оно острое?

– Это противостояние существует, и оно очень острое, но для столицы оно не интересно и не важно, поскольку столица победила еще на старте.

Упрощенно говоря, противостояние происходит по двум направлениям – экономическому и культурному. Экономическое противостояние приводит к тому, что провинция понимается как «недоделанная Москва». Москва – образец, эталон, а провинция – попытка преодолеть свою вечную отсталость. Суть противостояния – «догнать Москву».

Культурное противостояние приводит к тому, что отрицается генетическое отличие региона от столицы, уничтожается индивидуальность, региональная идентичность. Исторически она основана на способе наиболее эффективного освоения территории. Например, в центральной России наиболее эффективный способ освоения – земледелие. Способ порождает тип социума – помещичье хозяйство. Социум порождает главную ценность – собственность. И крестьянин реализует себя, то есть добивается успеха, через собственность: он богатеет. На Урале наиболее эффективный способ освоения – промышленность. Тип социума – город-завод, а ценность – собственное дело. И рабочий добивается успеха через свое дело: становится профессионалом. И так далее.

Столица пренебрегает региональными идентичностями и навязывает ценности. Например, заставляет рабочего быть успешным через собственность, заставляет богатеть.

И рабочий вместо того, чтобы работать, ворует на заводе. Немного напоминает приватизацию, не правда ли? Но так выглядит ситуация, когда один регион – столица – навязывает другому несвойственные ему стратегии существования. И суть противостояния – «отстоять себя».

Редактор «Грамоты.Ру» развеял мифы о «кине», Строгине и школьном сленге >>

– Вы пишете о студентах постсоветского периода («Общага-на-крови»), пьющем учителе («Географ глобус пропил»), несостоявшемся художнике и методисте дошкольного учреждения («Блуда и МУДО»). Герои ваших произведений – это зеркало современного национального характера?

– Я не верю в существование «национального характера». Все нации говорят о себе, что они гостеприимные и миролюбивые, обожают детей и уважают стариков.

В России, где множество этносов, конфессий и жизненных укладов, не может быть общего «национального характера». Но есть разные идентичности: региональные, национальные корпоративные. В каждом конкретном человеке они перемешаны друг с другом в разной пропорции, но внутри каждой идентичности есть некий «идеал». Набор этих идеалов и есть спектр «национального характера». Но об этих идеалах я рассуждаю не в романах, а в книгах нон-фикшн: в «Горнозаводской цивилизации», «Вилах», «Ебурге» и в новой книге «Дебри».

Звезда рунета Стейс Крамер о том, зачем взрослым читать подростковые романы >>

– Вам удалось найти ответ, кто он – «герой нашего времени»?

«Герой нашего времени» – это человек, внутренняя драма которого тождественна главной проблеме эпохи. Возьмем, скажем, того же Печорина. Он смелый, умный, но лишен сострадания и чести. Он олицетворяет собой главную проблему эпохи – распад дворянской идеи. Дворянство как класс после восстания декабристов отказалось от гражданской ответственности за свою миссию в обществе, то есть от чести и сострадания. Если мы перенесем Печорина на 25 лет назад, например, в 1812 год, то Печорин окажется каким-то отщепенцем, а не «героем нашего времени». Тогда дворянство возглавляло нацию в борьбе против нашествия Наполеона.

Общество должно осознать свою главную проблему, тогда оно опознает и «героя нашего времени» в литературном произведении. Современное общество не желает осознавать своих истинных проблем. Причина этому – комплекс неполноценности за исторические недоделки девяностых и нулевых, засилье пропаганды, ценности эпохи потребления и виртуализация. Человек в соцсетях может пересоздать себя любым – и красивым, и успешным, и тем самым компенсировать то, что его мучит в реальной жизни.

А литература сейчас – даже не Кассандра, которой не верят, а певичка, жаждущая славы.

Александр Генис: «Люди никогда не читали столько, сколько читают Фейсбук» >>

– Почему ваши герои оставляют ощущение безысходности, какой-то тоски и трагизма?

– Потому что они воспринимаются читателями, так сказать, в парадигме «имперскости». Мы все тоскуем по империи, по утраченному величию. Но что такое империя? Это сложная динамическая система, удерживающая в рамках одного государства разные общественные формации, разные идентичности. Например, в Российскую империю входило крепостное крестьянство центральной России, вольное казачье Войско Донское, европейское Царство Польское и Калмыцкое ханство. Как их всех удержать в покорности, заставить работать на общую цель? Надо каждому запретить свое. Крестьянам запретили свободу, полякам – государственность, калмыкам – землевладение, а казаков ограничили географически. Разница в запретах не позволяет «участникам» империи объединится в борьбе против верховной власти за свои права.

Если мы сейчас жаждем империи, величия, значит, мы согласны на запреты. А добровольно соглашаться на запреты, которые не продиктованы моралью, – это тоска зеленая.

Вылитый Пушкин: каково жить в тени великого Поэта >>

– У вас идет активная работа в области кино: в 2010 году вы с Леонидом Парфеновым снимали проект «Хребет России», в 2014 году вышла экранизация вашего романа «Географ глобус пропил», сейчас идут подготовки к съемкам восьмисерийного фильма «Тобол». Не «убивает» ли картинка глубину литературных произведений?

– Еще я писал сценарий для фильма Павла Лунгина «Царь», а сейчас Сергей Бодров готовит экранизацию романа «Сердце пармы», Сергей Урсуляк – романа «Ненастье», а Егор Кончаловский – романа «Псоглавцы».

Лично мне кино интересно тем, что из него приходит новый формат современного романа. Я взялся писать сценарий для сериала «Тобол», а уже на его основе – роман. Для меня роман нового типа – увлекательнейшая художественная задача.

Киношникам мои произведения нравятся тем, что в них крепкая драматургия, индивидуальная атмосфера и выразительные образы. Я не подгибаюсь под требования кино, просто в моих произведениях есть «картинка», потому что по образованию я искусствовед, и «видеть картинку» в словах – способность, лежащая в основе моей профессии.

Кино – один из основных способов продвижения литературного произведения. Однако фильм, пускай даже экранизация, – это отдельное произведение искусства. Если экранизация получилась удачной, лавры получает режиссер, а не писатель. Разве можно представить, что получать «Оскар» за фильм «Война и мир» вышел Лев Толстой, а не Сергей Бондарчук? Кино не замещает литературу, как чтение исторических романов не замещает изучение истории. Кино лишь привлекает внимание к роману, но роман существует сам по себе.

Борис Грачевский: про опасный возраст, эрогенную зону и Гарри Поттера >>

– Что вы ждете от читателей, что мечтаете взрастить в них своим творчеством?

– Я ничего не жду, кроме обычного читательского интереса.

Моральные уроки литературы и мессианство писателя – это уже в прошлом. У писателя одна задача – рассказывать интересные истории.

Он может вкладывать в них мораль, если хочет, но это уже по желанию. Лично я вкладываю. Но все-таки главная цель – не «обратить в свою веру», а «включить интеллект», то есть сделать размышления над жизнью интересным занятием.

«Шантарам» и «Девушка в поезде»: 10 бестселлеров московского региона >>