Дети блокады – про оборону Ленинграда, «дуранду» и первую любовь
День снятия блокады - 27 января - особенный для тех, кто с гордостью носит медаль «Жителю блокадного Ленинграда». Многие из блокадников во время оккупации были детьми, но они до сих пор с болью и в мельчайших подробностях вспоминают события более чем 70-летней давности. Блокадники из разных районов Московской области поделились с корреспондентами РИАМО историями о том, как они пережили страшные 900 дней.
Валентина Зиновьевна Кубракова (Ногинск):
Фото: Анастасия Марухленко, Ногинское ИА
«Сидим вдвоем с сестрой, переглядываемся, и так кушать хочется, смотрим на маму, бабушку, а что они могли нам дать? Только маленький кусочек хлеба на весь день. Он был такой невкусный, но мы его ели с удовольствием. Ленинградцы варили тогда ремни, кожаные сумки, столярный клей. Мы это ели, получался такой студень, который заполнит все внутри, и есть уже не так сильно хочется».
«Мы с сестрой были одеты во всю свою одежду, какая только была, да еще сверху укутывались одеялами, сидели на кровати, прижавшись друг к другу - и все равно было холодно. Потом у нас появилась черная круглая печка, но и топить-то было нечем, поэтому жгли все, что было, не жалели ни одежду, ни обувь, в топку шли стулья, столы».
Людмила Федоровна Цыганова (Химки):
Фото: Владимир Соколов, Химкинское ИА
«Мы жили в центре Ленинграда, в общежитии Всесоюзного института растениеводства, что в Саперном переулке. Поначалу при звуке воздушной тревоги все бежали в бомбоубежище, а затем уже на это не хватало сил. Смотрели из окна, как немецкие самолеты бомбят город. В наш дом также попали три бомбы, к счастью, ни одна не взорвалась».
«Чтобы выжить, ели похлебку из крапивы и лебеды, запивая ее «компотом», сваренным на основе столярного клея, а вместо масла употребляли олифу. Однажды мама принесла воробья, замерзшего от холода. Это был как праздник: его общипали и тут же съели на троих. Выручали и личные вещи, которые мама ходила продавать. Однажды она ушла с хорошим кожаным пальто, а вернулась с горсточкой пшена…»
Галина Николаевна Назарова (Можайск):
Фото из архива Галины Назаровой
«4 сентября фашисты стали обстреливать город из дальнобойных орудий, а 8 сентября был первый массированный налет немецких самолётов на Ленинград. В этот день от немецких зажигательных бомб полностью сгорели деревянные Бадаевские склады с продовольствием, запасов для города там было на 10 лет вперед».
«На нашем заводе в те дни организовали спеццех, где начали выпускать пятикилограммовые осколочные бомбы. Меня научили работать на калибровочном станке. Калибровщицам выдали рукавицы, но они были большими. Были случаи, что из-за этого руку затягивало в станок, поэтому мы работали без перчаток. Мои руки были изрезаны металлической стружкой, представляли собой сплошную рану: стакана кипятка не могла взять. Рабочий день нам продлили до 12 часов в сутки».
«Люди падали на улицах от голода и умирали. Трупы в нашем районе собирали и свозили на улицу Стачек, где у больницы Володарского их складывали в штабеля. В том соборе, где был наш наблюдательный пункт, тоже был морг. Дежуря по ночам, я никак не могла догадаться, что это за машины подъезжают к нам в темноте. Что-то грузили, все время что-то ухало. Только потом я узнала, что это в машины бросали мерзлые трупы, свозимые в собор. Их затем везли на Пискаревку, там «рвали» землю и в образовавшихся ямах хоронили умерших: с правой стороны – гражданских, с левой – военных».
«Моя мама, страшно рискуя, возила дрова, и не дала мне умереть, поставила на ноги. Мы решили эвакуироваться. Получилось это с большим трудом. 19-летних не выпускали из Ленинграда, чтобы работали и служили, – таков был приказ. Получив лист о непригодности к воинской службе, мы с мамой, наконец, смогли эвакуироваться: сначала катером через Ладогу, затем поездом без остановок – в Тихвин».
Борис Иванович Румянцев (Орехово-Зуево):
Фото из архива Бориса Румянцева
«Отец умер 2 февраля 1942 года. В семье до последнего времени хранилась похоронка на него. Я читал ее. Там было написано, что он умер от болезни. Только мама говорила, что, когда пришла к нему в госпиталь, он спрашивал, нет ли у нее кусочка хлебца. Какой там хлеб? Вот и получается, что болезнь его называлась одним словом — голод».
«После бомбежки продуктовых Бадаевских складов в Ленинграде мама там в развалинах искала, что можно съесть. Все обгорело. Но удалось найти разбитые бутыли с сиропом. В осколках он еще оставался. Так и пила его прямо на месте. Только там, кроме нее, народу набежало много. Все голодали. Но мы выжили, живучими оказались».
«В Тверской области жил мой родной старший брат. Его летом 1941-го отправили на каникулы к бабушке, да так он и остался там после начала войны. Он потом рассказывал, что привезли меня, замотанного в подушку, голова висит... Дам, говорит, тебе хлеба, ты все съешь и крошки вокруг пособираешь».
Нина Ивановна Тихонова (Шаховская):
Нина Ивановна с дочерью Ириной
Фото: Юрий Ковтасенков, Шаховское ИА
«Было страшно стоять в темноте на крыше и слушать надсадный гул вражеских бомбардировщиков. Казалось, что все бомбы сейчас упадут именно на тебя. Привыкли и к этому: тушили зажигалки, откапывали людей из засыпанных бомбоубежищ, разбирали завалы. Только сил оставалось с каждым днем все меньше, как могли, растягивали дневную норму клейкого, липкого хлеба».
«Условия были тяжелейшие. Раненых постоянно подвозили с передовой, которая проходила уже по окраине города. Было много обмороженных и просто больных, ослабевших людей. Городской водопровод уже к первой блокадной зиме вышел из строя. Воду для стирки белья, халатов и бинтов брали в Неве. Грели ее на кострах, которые разводили прямо на улицах, и там же, у костров, стирали. От холодной воды, щелочи руки были разъедены до мяса».
Юлия Николаевна Вьюнкова (Люберцы):
Фото: Наталья Рыбина, Люберецкое ИА
«В годы блокады я была маленькой девочкой. Голод помню очень ярко. Нас с братом кормили два раза в день, но крошечными порциями. Все остальное время мы смотрели на стрелку часов и ждали команды: «Садимся есть!». Еда была незатейливой: что-то вроде супчика из травы – крапивы, лебеды, горстка крупы и около 100 граммов хлеба. А еще мы ели «хряпу» - верхние покровные листья с капустного кочана. Капуста в городе давно вся вышла, а «хряпу» засолили и заквасили на корм животным. Теперь, в голод, она и людям сгодилась. И кто знает, может, «хряпа» нам жизнь и спасла».
«Это был молодой офицер, лейтенант-зенитчик с «нашей» батареи, она стояла прямо на крыше дома в нашем дворе. У лейтенанта, правда, была жена. Но я по наивности считала, что пока я вырасту, она просто поймет со временем, что я – самая лучшая, и отпустит своего лейтенанта. И тогда мы поженимся! Но случилось не с ней, а с ним. Разбомбили фашисты батарею, и погибла моя первая любовь. Это было очень страшно».
«Мы с братом прочли в приключенческой книге, что путешественники, застигнутые голодом вдали от берегов, могли некоторое время продержаться, сварив и съев кожаные пояса и голенища от сапог. А у нас как раз остался старый кожаный ремень, и мы решили его сварить. Кипятили-кипятили часа три, много воды зазря извели. А старая, хорошо выделанная кожа, так и осталась невероятно жесткой. Так, что ни кусочка не отжуешь. Вот это была обида!»